Меню

Белла Ахмадулина — Сентябрь

				
I


Что за погода нынче на дворе?

А впрочем, нет мне до погоды дела —

и в январе живу, как в сентябре,

настойчиво и оголтело.

Сентябрь, не отводи твое крыло,

твое крыло оранжевого цвета.

Отсрочь твое последнее число

и подари мне промедленье это.


Повремени и не клонись ко сну.

Охваченный желанием даренья,

как и тогда, транжирь свою казну,

побалуй все растущие деревья.


Что делалось! Как напряглась трава,

чтоб зеленеть с такою полнотою,

и дерево, как медная труба,

сияло и играло над землею.


На палисадники, набитые битком,

все тратилась и тратилась природа,

и георгин показывал бутон,

и замирал, и ожидал прироста.


Испуганных художников толпа

на цвет земли смотрела воровато,

толпилась, вытирала пот со лба,

кричала, что она не виновата:


она не затевала кутерьму,

и эти краски красные пролиты

не ей — и в доказательство тому

казала свои бедные палитры.


Нет, вы не виноваты. Все равно

обречены менять окраску ветви.

Но все это, что желто и красно,

что зелено, — пусть здравствует вовеки.


Как пачкались, как били по глазам,

как нарушались прежние расцветки.

И в этом упоении базар

все понижал на яблоки расценки.


II


И мы увиделись. Ты вышел из дверей.

Все кончилось. Все начиналось снова.

До этого не начислялось дней,

как накануне рождества Христова.


И мы увиделись. И в двери мы вошли.

И дома не было за этими дверями.

Мы встретились, как старые вожди,

с закинутыми головами —


от гордости, от знанья, что к чему,

от недоверия и напряженья.

По твоему челу, по моему челу

мелькнуло это темное движенье.


Мы встретились, как дети поутру,

с закинутыми головами —

от нежности, готовности к добру

и робости перед словами.


Сентябрь, сентябрь, во всем твоя вина,

ты действовал так слепо и неверно.

Свобода равнодушья, ты одна

будь проклята и будь благословенна.


Счастливы подзащитные твои —

в пределах крепости, поставленной тобою,

неуязвимые для боли и любви,

как мстительно они следят за мною.


И мы увиделись. Справлял свои пиры

сентябрь, не проявляя недоверья.

Но, оценив значительность игры,

отпрянули все люди и деревья.


III


Прозрели мои руки. А глаза —

как руки, стали действенны и жадны.

Обильные возникли голоса

в моей гортани, высохшей от жажды


по новым звукам. Эту суть свою

впервые я осознаю на воле.

Вот так стоишь ты. Так и я стою —

звучащая, открытая для боли.


Сентябрь добавил нашим волосам

оранжевый оттенок увяданья.

Он жить учил нас, как живет он сам, —

напрягшись для последнего свиданья…


IV


Темнеет наше отдаленье,

нарушенное, позади.

Как щедро это одаренье

меня тобой! Но погоди —


любимых так не привечают.

О нежности перерасход!

Он все пределы превышает.

К чему он дальше приведет?


Так жемчугами осыпают,

и не спасает нас навес,

так — музыкою осеняют,

так — дождик падает с небес.


Так ты протягиваешь руки

навстречу моему лицу,

и в этом — запахи и звуки,

как будто вечером в лесу.


Так — головой в траву ложатся,

так — держат руки на груди

и в небо смотрят. Так — лишаются

любимого. Но погоди —


сентябрь ответит за растрату

и волею календаря

еще изведает расплату

за то, что крал у октября.


И мы причастны к этой краже.

Сентябрь, все кончено? Листы

уж падают? Но мы-то — краше,

но мы надежнее, чем ты.


Да, мы немалый шанс имеем

не проиграть. И говорю:

— Любимый, будь высокомерен

и холоден к календарю.


Наш праздник им не обозначен.

Вне расписания его

мы вместе празднуем и плачем

на гребне пира своего.


Все им предписанные будни

как воскресения летят,

и музыка играет в бубны,

и карты бубнами лежат.


Зато как Новый год был жалок.

Разлука, будни и беда

плясали там. Был воздух жарок,

а лед был груб. Но и тогда


там елки не было. Там было

иное дерево. Оно —

сияло и звалось рябина,

как в сентябре и быть должно.


V


Сентябрь-чудак и выживать мастак.

Быть может, он не разминется с нами,

пока не будет так, не будет так,

что мы его покинем сами.


И станет он покинутый тобой,

и осень обнажит свои прорехи,

и мальчики и девочки гурьбой

появятся, чтоб собирать орехи.


Вот щелкают и потрошат кусты,

репейники приклеивают к платью

и говорят: — А что же плачешь ты? —

Что плачу я? Что плачу?


Наладится такая тишина,

как под водой, как под морской водою.

И надо жить. У жизни есть одна

привычка — жить, что б ни было с тобою.


Изображать счастливую чету,

и отдышаться в этой жизни мирной,

и преступить заветную черту —

блаженной тупости. Но ты, мой милый,


ты на себя не принимай труда

печалиться. Среди зимы и лета,

в другие месяцы — нам никогда

не испытать оранжевого цвета.

Отпразднуем последнюю беду.

Рябиновые доломаем ветки.

Клянусь тебе двенадцать раз в году:

я в сентябре. И буду там вовеки.